Патриарх Кирилл ответил на вопросы участников фестиваля «Вера и слово»
Патриарх Кирилл ответил на вопросы участников фестиваля «Вера и слово»
-Протодиакон Александр Карпенко, православный журнал «Фома» в Украине". Я представляю не столь многочисленную здесь, на фестивале, украинскую делегацию, как это было в прошлые наши встречи, к сожалению. Это связано с печальными и трагическими событиями, которые сейчас проходят на нашей земле. В этой связи у меня вопрос не праздный. Ежедневно в своей работе мы, церковные, православные журналисты, сталкиваемся с подобными ситуациями. Дело в том, что произошло страшное разделение, линия этого разлома нередко проходит через семьи и рабочие коллективы, через все общество. И нам тоже нужно занимать какую-то свою позицию в той или иной ситуации, когда практически все наши прихожане находятся по разные стороны баррикад. Как вести себя Церкви в информационном поле в сложившейся ситуации? Это первая часть вопроса.
А вторая касается нас, православных журналистов, тех, кто обращается к читателям, к публике. Где грань между гражданской позицией, которую мы имеем право высказать, проявить, — и, собственно, церковным мнением, которое мы тоже должны выражать?
— Я хотел бы в первую очередь сказать о том, как я высоко оценил подвиг духовенства, в том числе и в Горловской епархии. Время от времени я созваниваюсь с архиереями и получаю информацию из первых уст. И хотел бы выразить свои слова благодарности владыке Митрофану, его клиру, абсолютное большинство которого осталось на месте со своим народом, несмотря на тяжелейшие обстоятельства, несмотря на угрозу жизни. Вот один тот факт, что Церковь осталась со своим народом, не убоялась этих кошмаров междуусобной брани, то, что она осуществляет пастырское служение, имеет уже очень большое значение не только для духовной поддержки страждущих в данный момент, но и для формирования некоего будущего.
Вообще, в моменты такого массового умопомрачения, — а конфликт всегда связан с каким-то умопомрачением, когда не работают никакие рациональные доводы, когда априори человек уже знает, какой должен быть ответ, тем более когда информационное поле контролируется таким образом, чтобы направлять общественное сознание только в одну сторону, — возникают, конечно, особые трудности для церковной журналистики. Если церковные журналисты сегодня у нас будут вступать в политическую полемику, отстаивая ту или иную точку зрения, они проиграют. У нас нет достаточного количества ресурсов, мы не можем сравниться с другими ресурсами. И отстаивая свою правду, мы чаще всего будем не поняты ни одними, ни другими. Это вообще проблема церковного свидетельства в момент кризисов.
В моменты кризисов обостряется и радикализируется сознание людей. Потому что люди обожжены болью, проблемами. Они реально страдают. Это не академическая среда, которая способна интеллектуально, аналитически воспринимать доводы другой стороны. В моменты кризисов рациональные доводы не воспринимаются. Это хорошо знают те, кто формирует информационное пространство, там же ведь никаких особых доводов нет. Идет поток однозначный — вот и все. Поневоле попадая под этот поток, человек переформатирует свое собственное сознание. Поэтому я бы хотел сказать о том, чего не следует делать сегодня церковной журналистике в момент кризиса.
Не следует радикально определять свою политическую позицию. Нужно всегда оставлять возможность спокойного и вдумчивого общения с людьми, даже со своими оппонентами. После того, как кризис пройдет — он не может существовать все время — и наступит время, когда нужно будет собирать камни, кто будет собирать?
Сегодня нет политических сил, которые могли бы сказать: «Мы будем собирать, потому что мы приемлемы и для одних, и для других». Сегодня только одна Украинская православная Церковь Московского Патриархата имеет этот миротворческий потенциал. Она не поскользнулась ни на Майдане, ни на Восточной Украине. Она точно следует своему миротворческому мандату. Потому что это тот мандат, который Христос нам вручил. И наша задача заключается в том, чтобы призывать людей к миру и сохранять потенциал для построения будущей общности людей, для выхода из этого кризиса после того, как замолкнут пушки, пулеметы, и люди перестанут погибать.
Ну, а какими средствами это достигать? Здесь можно поскользнуться. Можно впасть в ошибочные и греховные суждения, закрывать глаза на проблемы, замалчивать проблемы, уходить в сторону. Это будет очень плохо воспринято людьми. Нельзя говорить только о Пасхальной радости, когда вокруг смерть. Нужно говорить о Пасхальной радости так, чтобы умирающий человек не отвернулся от тебя и не сказал: «Ты говоришь что-то для меня не понятное», чтобы он эту Весть принял. Поэтому нужно отождествить себя с этими страдающими людьми. А для того, чтобы и журналист эту отождествленность мог выразить, ему следует придерживаться одного-единственного правила: говорить правду с мудростью и осмотрительностью. Вот если будет сказана правда с мудростью и осмотрительностью, это дает возможность построения будущей общности людей при участии Церкви. Это дает возможность журналисту церковному не потерять своего лица и не подставить себя
под обвинения в той или иной ориентации. И это дает возможность оставаться честными пред Богом и пред людьми. Я очень надеюсь, что эта трудная задача в меру сил будет сегодня осуществляться всеми церковными журналистами на Украине и в России, — пишущими об Украине.
— Мария Сенчукова, Якутская и Ленская епархия. Ваше Святейшество, Вы только что были на Дальнем Востоке. Это крайне важный регион, и руководством нашего государства это постоянно подчеркивается — существует Министерство по развитию Дальнего Востока, существует особая социально-экономическая стратегия по развитию Дальнего Востока. Тем не менее, удаленность от столицы очень остро и глубоко переживается жителями этих районов. Это иногда выражается даже в речевых конструкциях: «У вас в России», «Там в России», «У нас в Якутии». Это усиливается еще и этническим разнообразием. У нас примерно поровну славян и представителей коренных народов. Как Вам видится соработничество Церкви и государства в этом вопросе? Как, в первую очередь, духовно приблизить жителей Дальнего Востока к столице, к европейской части страны? Или, может быть, европейскую часть страны к Дальнему Востоку? Спасибо.
— Я недавно вернулся из поездки на Дальний Восток. Каждый год после своего избрания практически я там бываю — и не для того, чтобы посмотреть только Дальний Восток, полюбоваться красотами. Я бывал на Дальнем Востоке и до избрания, поэтому хорошо знаю этот регион, за небольшим исключением. Но посещаю его именно потому, что считаю Дальний Восток одним из общецерковных приоритетов. По многим причинам.
Во-первых, до революции, когда все-таки были очень благоприятные условия для миссионерской работы, для строительства храмов, монастырей, создания епархий, церковное строительство на Дальнем Востоке не было завершено. Оно было в какой-то начальной стадии. Мало было храмов, мало было духовенства. Он представлялся всей Церкви и всей стране как миссионерская территория, так оно и было. Были совершенно замечательные проявления миссионерской деятельности, в том числе, и в Якутии. И когда последний раз я был в Якутии, то был поражен, с каким пиететом якутская национальная интеллигенция относится к культурному подвигу русских православных миссионеров, которые создали грамотность, которые создали грамматику якутского языка, написали первые словари. А если представить себе, что эти словари печатались все на дальних типографиях, то нужно понимать, что для того, чтобы отпечатать книгу, надо было год из Якутии ехать до Москвы — и на собаках, и на лодках, и без дорог, и без GPS, и без всего прочего, даже без элементарных карт. Люди по рекам буквально на ощупь передвигались для того, чтобы отпечатать книгу или учебник. Они же это все делали. Поэтому в Якутии сохраняется этот пиетет перед тем культурным подвигом нашего духовенства, что создает замечательную предпосылку для современного диалога Церкви с интеллигентным сообществом Якутии.
Ну, а если говорить о том, о чем Вы сейчас спросили меня, то, в первую очередь, важно, чтобы в Якутии, чтобы на Дальнем Востоке у нас духовенство было не приезжее из Москвы, а местное — вот тогда снимается очень много вопросов. Для местного духовенства нет понятия отрыва от центра, потому что они и есть
центр — это их родина, они там родились, их не напугаешь ни 50-градусными морозами, ни мошкой, ни комарами. Это их природа, это их родная страна. И чувства изоляционизма у них нету. Оно может появляться под влиянием искушений, когда приезжают заезжие какие-нибудь, богатые, особенно, люди с перспективами экономического развития, когда начинают соблазнять различными картинами, вот тогда возникают соблазны.
Посещая Якутию и беседуя, в том числе, с руководством Якутии и с нашим духовенством, я говорил о том, что связи с индустриализацией этих уединенных уголков великой России возникает опасность дурного влияния новых колонизаторов на душу местного населения. Меня вообще поражает чистота души местных людей. Когда начинаешь с ними разговаривать о темах, которые совершенно очевидны здесь, то чувствуешь, с каким большим интересом они реагируют на твои слова. Есть эта некая чистота.
Мы должны с большим вниманием, осторожностью относиться к духовному состоянию коренных народов с тем, чтобы не навредить. И, привнося наши технологии и финансы, нашу инфраструктуру, создавая предприятия, не разрушить эту духовную составляющую коренных народов, а наоборот её укрепить. Именно поэтому нужно обязательно иметь духовенство из местных. Но важно также и церковно-государственное строительство в этих регионах.
Как я уже сказал, до революции не был завершен этот процесс. А потом в советское время вся религиозная жизнь на Дальнем Востоке была уничтожена. Ни один регион Советского Союза не был подвержен тотальному уничтожению религии, как это было на Дальнем Востоке. Было время, когда в Восточно-Якутском округе вообще не было храма. В Якутске стоял храм, но службы не было. Во Владивостоке потом появился несколько позже храм, в Хабаровске. Но, вообще-то, все эти огромные просторы, в которых две Европы может поместиться или больше, были без храмов. И поэтому сейчас мы в самом начале пути. Поэтому общецерковное должно быть особое отношение к миссии на Дальнем Востоке.
Но некоторые вещи не решить без помощи государства или без помощи спонсоров. Достаточно вспомнить, сколько стоят билеты от Москвы до Хабаровска или Якутска, достаточно представить себе жизнь церковного миссионера вдали даже от тамошних центров, чтобы понять, что всё это должно сопровождаться, в том числе, и материальной поддержкой. Поэтому обсуждая тему церковной работы на Дальнем Востоке, недавно в Хабаровске мы договорились о том, что будем создавать некие общие программы работы, в том числе, по поддержке коренного населения. Но и не только коренного населения. Необходимо подумать о строительстве храмов и о развитии духовного образования. И всё это должно проходить в рамках, я бы сказал так, церковно-общественного партнерства. Коли в нашей стране Церковь отделена от государства, то лучше говорить так. Ну, а государство призвано заботиться, в том числе, о своем обществе. Так что предоставляется возможность
и государству поучаствовать во всех этих программах без нарушения тех принципов, которые заложены в наших институциях.
— Ставропольская и Невинномысская епархия, Лолита Склярова, пресс-секретарь. Ваше Святейшество, у меня вопрос от православных СМИ Северного Кавказа. Мы живем в многоконфессиональном и многонациональном крае. И, с одной стороны, мы должны вести миссионерскую деятельность, с другой стороны — жить в мире и согласии с другими народами. Какой Вы видите христианскую проповедь и миссию православных СМИ именно на Северном Кавказе?
— Я бы хотел как бы оттолкнуться от противного. Что нас раздражает, допустим, в проповеди протестанских групп, которые занимаются прозелитизмом среди православного населения? Ведь сама по себе проповедь в каком-то протестантском храме нас ведь не возбуждает. Нас настраивает на негативное отношение к проповедникам навязчивость, априорное превосходство их над нами, желание нас просветить каким-то светом, которого мы не знаем, и при всем этом от нас полностью сокрыто — а что эти люди из себя представляют? То есть вы имеете перед собой навязчивую пропаганду. И эта навязчивая пропаганда массово отвергается нашим народом. Вот этот стиль проповеди, направленный на прозелитизм, на непременное обращение человека в свою веру, привел к тому, что позиции всех этих проповедников, которые имели очень большой потенциал к развитию в 90-е годы на развалинах Советского Союза, сейчас его потенциал сдулся. Православная Церковь никогда
не проповедовала людям, хватая за руку на улице, ходя по квартирам, составляя дневник, кто положительно отреагировал, кто отрицательно. Никогда эта проповедь не сопровождалась пряником — что если вы будете к нам приходить, мы вам организуем в Америку поездку или еще в какую-то другую страну и обеспечим вас гуманитарной помощью, что было актуально в 90-е годы. Мы проповедуем, исходя из своего собственного духовного опыта и без стремления во что бы то ни стало взять верх над тем человеком, которому мы несем свою проповедь. По крайней мере, так должно быть в идеале.
Поэтому мы не отказываемся от проповеди Христа, но в тех местах, где мы живем, и православные живут бок о бок с мусульманами, мы должны, в первую очередь— банальная вещь, но её нельзя не сказать — с любовью к людям относиться.
Если мы хотим, чтобы к Церкви была симпатия, то она не может возникнуть абстрактно, она возникает из симпатии к людям. Вот если мусульманин говорит: «У меня соседка православная, но ведь такая женщина, у меня беда произошла — она последнее отдает». Неизвестно, станет он христианином или нет, ведь она же делала это не для того, чтобы его обратить в христианство, она просто проявляла свои христианские чувства по отношению к этому человеку, но создается благоприятная среда для общения. И в нашем обществе, особенно там, где Вы живете, где православные и мусульмане живут вместе, и где это достаточная сила с одной и с другой стороны, очень важно, чтобы наша проповедь была проповедь добрым словом и добрым делом. А дальше немножко нужно подумать и о том, что полную ответственность за Церковь несут не наши проповедники, а Святой Дух, который и управляет путями Церкви. Передать в руки Божьи последствия нашей христианской жизни в общении с нашими нехристианскими братьями. И, может быть, из опыта этого общения, если оно складывалось на основе любви, и вырастет какой-то замечательный плод,
который можно будет признать результатом нашей миссии.
Поэтому я против крестовых походов, против навязывания своих убеждений другим, часто — силой или соблазном, я против того, чтобы, обращаясь к другим, мы смотрели на других сверху вниз. Но я за то, чтобы каждый, кто общается, будь то с мусульманином, с неверующим человеком или со своим братом, православным христианином, вел себя по-христиански. И тогда успех нашей миссии будет обеспечен.
— Наталия Захарьят, Рига, Латвия. Ваше Святейшество, в мае этого года Вы должны были приехать с пастырским визитом к нам в Латвию, но власти нашей страны попросили Вас перенести этот визит, сославшись на напряженную международную обстановку. Как Вы восприняли эту просьбу, какие выводы сделали? И изменилось ли в связи с этим Ваше видение проблем на тех канонических территориях Русской Церкви, которые находятся за рубежом? И что должно произойти, измениться, чтобы Ваш визит в Латвию всё-таки состоялся в ближайшем будущем?
— Первое, с чего я хотел бы начать ответ на этот вопрос, это то, что я абсолютно спокойно воспринял. В общем, если бы это не вышло в прессу, то и не было
бы, наверное, причин задавать этот вопрос. Это обычная практика. Ведь принимающая сторона несет ответственность за качество этого визита. И, наверно, у наших латвийских партнеров, как теперь принято говорить, были какие-то соображения, что лучше провести этот визит в другое время, чем сейчас, в силу той политической обстановки, которая сложилась.
Я воспринял это совершенно спокойно. И я с удовольствием поеду в Латвию с очень добрым чувством, там моя паства, там народ, с которым я бы хотел встретиться и помолиться вместе.
Приведу вам другой пример, когда я сам отказался. Мне предложили визит в одну страну. Я вообще люблю эту страну, я с удовольствием туда поеду. Но поскольку абсолютное большинство людей принадлежит к протестантской Церкви, то нам предварительно в диалоге надо прояснить некоторые позиции, касающиеся христианской антропологии. Имеется в виду та больная тема, которая сейчас стоит на повестке дня, и которая связана с признанием нетрадиционных сексуальных отношений достаточным основанием для заключения брака. Я попросил, чтобы наши партнеры подумали. Они приехали и сказали, что они сейчас не могут согласиться на то, чтобы изменить свою точку зрения. На что я сказал: «Значит, не время для моего визита». В данном случае, мы были инициаторами отказа. Но уверяю вас, никак мой отказ не отразится на тех добрых отношениях, которые мы имеем с руководителями христианскими в этой стране. Просто констатируется наличие проблемы. Вот точно то же самое было и в случае с Латвией.
Ваш вопрос меня заставляет еще о чем-то сказать. Это вопрос как повод. Дело в том, что в некоторых странах, и сейчас ситуация на Украине обостряет эту тему,
личность Патриарха Московского и всея Руси отождествляется исключительно с Российской Федерацией, а его жизненная позиция — с политикой российских властей. Причем это происходит без всяких ссылок на заявления Патриарха или на заявления Церкви, которые могли бы дать повод так толковать личность Патриарха и его служение. Делается это огульно, особенно сегодня на Украине со стороны представителей, мягко выражаясь, неканонических православных образований. Там просто огульно Патриарх отождествляется с государством: «он является проводником, поэтому его нельзя пускать, поэтому он такой-сякой», — и так далее.
Что на самом деле имеет место? Когда в 1589 году Русской Церкви и Московскому архиепископу, митрополиту был усвоен высокий титул Патриарха, то в грамоте, которая была подписана всеми восточными Патриархами, и копия которой висит в Даниловском монастыре, в зале заседаний Священного Синода, был обозначен титул Московского Патриарха: Архиепископ Московский и Патриарх всех северных стран. Этот титул употреблялся до петровских времен.
После возрождения патриаршества в ХХ веке стали говорить «Всероссийский Патриарх», имея в виду, конечно, не нынешнюю Российскую Федерацию, а Российскую империю, то есть всех православных людей, кто в этой империи проживал, все они относились к юрисдикции Московского Патриархата. А в послевоенное время слово «всероссийский» было заменено на «всея Руси». Провиденциально. Никто ж не знал, что распадется Советский Союз, появится независимая Российская Федерация, когда вот это бы «всероссийское» звучало, как действительно связанное только с Российской Федерацией. Иногда это решение приписывают Сталину. Никакой не Сталин автор, а автор, конечно, — Патриарх Сергий, который провидел, может быть, а, может быть, чувствовал, что возвращение к домонгольской терминологии более правомерно, чем терминология XVIII века.
Я хочу сказать, что у Патриарха ответственность не только за Российскую Федерацию, а за все страны, которые входят в его юрисдикцию. И Патриархат — это не образование внутри одной страны, это не церковное образование, которое покрывает один этнос, а это, если хотите, каноническая юрисдикция на части света. Константинопольский Патриархат имел юрисдикцию в рамках Византийской империи, Римский Патриархат — в рамках Западно-Римской империи, Александрийский Патриархат — в рамках южных стран от Византии, Антиохийский Патриархат — всего Востока за пределами Византийской империи, включая Индию. И когда отпал западный Патриархат, то на место западного Патриарха был избран Московский Патриарх всея Руси и всех северных стран, в юрисдикцию которого входила бы вся христианская ойкумена
на север от Византийской империи. Патриарх гиперборейских стран — вот так звучит по-гречески. Гиперборея. Это всё то, что севернее Византии. Это история,
и мы могли бы употреблять этот титул и сейчас, его никто не отменил, но как-то укоренился «Патриарх Московский и всея Руси».
Так вот, вне зависимости, являются ли эти страны частью какой-то общности, которая была в Российской Империи, являются ли эти страны частью общности, как это было в Советском Союзе, или эти страны суверенны и независимы друг от друга, от этого каноническая юрисдикция Московского Патриарха, провозглашенная на Константинопольском соборе, когда вручался томос, не умаляется. А что это значит для Патриарха? А это значит, что у него нет избранных народов, привилегированных народов и привилегированных стран. У него нет Табели о рангах, что вот эта страна, этот народ — на первом месте, а вот эта страна, этот народ — на пятом месте. Это всё — его паства. И это налагает на Патриарха определенные ограничения, заставляет Патриарха принимать во внимание интересы всех православных людей, которые находятся в его юрисдикции. И если Патриарх от этой позиции отходит — он как бы теряет своей мандат.
Вот почему все обвинения в адрес Патриарха — и ныне здравствующего, и предыдущих, — что они являлись проводниками политики одного государства — являются принципиально неверными. Потому что такая позиция, которая приписывается Патриархам, не может быть связана с самой природой служения Патриарха. Я надеюсь, что в Латвии это тоже хорошо понимают.
— Красноярская митрополия, Андрей Скворцов. Ваше Святейшество, сегодня многие невоцерковленные молодые люди страдают от того, что не могут достичь карьерных высот, порой даже боятся слова «неудачник». Каковы основные критерии оценки жизненного пути истинного христианина, и не идут ли они в противоречие с теми представлениями об успешности, которые свойственны современному обществу?
— Вообще я очень не люблю слово «удача», как не люблю слово «повезло». И то, и другое лишено смысла. Нет рационального смысла. Как вы опишете удачу, или
как вы опишете слово «повезло»? Что это такое? Это слово чаще употребляют атеисты, люди, которые ни во что не верят, говорят: «Мне повезло». Поэтому «удачник» и «неудачник» — это неудачные выражения.
А вот теперь мне бы хотелось этот ваш вопрос перевести в несколько иную плоскость. После грехопадения весь род человеческий стал неудачником, все мы. Потому что грехопадение изменило вектор цивилизационного развития. Мир должен был быть другим, потому что мир и человек предназначены для другого, это предназначение прекрасно описано в книге Бытия.
Каким должен был быть мир и человек, что главное, к чему должен человек стремиться и чем он должен наслаждаться, что должно быть источником его вдохновения, радости? Это общение с Богом. В этом смысле мы все неудачники, потому что мы все живем в логике того самого греховного мира, который возник в результате грехопадения. Если в рамках этого греховного развития есть кто-то удачник или неудачник, то можно спросить: «В чем удачник-то? Больше получаешь?». Всегда человеческое счастье зависит от количества денег? Почему тогда миллионеры кончают жизнь самоубийством? Почему сын самого богатого человека в Италии бросился с моста в Тибр и разбился? В чем дело-то, денег не хватало? 60 миллиардов, кажется, было состояние. 60 миллиардов — это сумасшедшие деньги, представить себе трудно! Так вот, не количество денег.
Другая удача — это карьера и власть. Опять-таки, как относиться к власти? Можно наслаждаться властью, но чаще всего наслаждение властью плохо кончается, потому что власть всегда связана со служением, а если человек начинает понимать, что власть это служение и этой идее подчинять свою жизнь, то если этот человек расскажет тому, кто ему завидует, как он живет, то тот скажет: «Зачем мне все это нужно?».
Власть — это подвиг. Это хорошо было выражено в идее монархической власти, когда монарх должен был отказаться от того-то, от того-то и от того-то, в том
числе и от брака по любви. Самое дорогое для человека — это создать семью, любить другого человека. Будучи зажатым определенными обязательствами, монархи не могли жениться по своей воле. Это наподобие монашества. Они делали выбор вопреки своему (можно использовать слово «инстинкт», но не хорошо по отношению к людям) самому сильному и яркому чувству. Можно продолжить этот перечень.
Если человек является неудачником с точки зрения того, что у него не состоялась карьера, но если этот человек живет внутренней богатой жизнью, если он не одет в самый красивый и дорогой костюм, а предпочитает ходить в скромной одежде, но с раем в сердце, то разберитесь — кто удачник, а кто неудачник. Удачник — это тот, кто счастлив. Полный удачник — это тот, кто оправдание на Божьем суде получит. Поэтому если мы посмотрим на эту тему сквозь призму того, что с человечеством произошло на заре его существования, сквозь призму божественного замысла, то становится ясно, что не некие фетиши в нашей повседневной жизни, как деньги и карьера, и так далее, являются признаками нашей удачи, а внутреннее состояние души, близость с Богом. Здесь самые великие удачники- это угодники Божии. Серафим Саровский — самый великий удачник. Без всяких признаков карьерной или прочей удачи. Дай Бог, чтобы христианские убеждения вооружали людей и способностью спокойно взирать на какие-то срывы в карьере, которые происходят, или на материальные какие-то трудности, которые возникают. Самое главное, чтобы христианин не терял способности всегда бдительно относиться к своему внутреннему миру.
— Священник Димитрий Никитин, Барнаульская епархия. В одном из недавних интервью архиепископ Горловский Митрофан, рассказывая о ситуации на Юго-востоке Украины, упомянул о небольшом количестве священнослужителей, которые из-за боевых действий в буквальном смысле слова побросали свои приходы. На ваш взгляд, можно ли дать однозначную оценку их действиям? Как, не впадая в осуждение, относиться к подобным случаям? И, наверное, самый главный вопрос: как должен действовать каждый из нас, окажись он в подобной ситуации?
Я думаю, что каждый должен по совести поступать. Но иногда ведь и совесть, как хрупкий сосуд, оказывается подвержена коррозиям и деформациям. Глубоко убежден, что нужно поступать так, как поступил и поступает владыка Митрофан (архиепископ Горловский и Славянский Митрофан — прим.ред.) и как поступает абсолютное большинство наших клириков, которые сегодня несут свое служение на востоке Украины. Они остаются со своим народом, нередко они за это страдают. Мы знаем о жертвах среди духовенства. Мы знаем о тех, кто подвергался пыткам и жестоким допросам. Мы знаем о храмах и монастырях, которые были разрушены бомбардировками. Конечно, в этих условиях оставаться со своим народом — это подвиг.
А тем, кто уехал, Бог судья. Надо знать все обстоятельства, поэтому я не могу кого-то персонально осудить сейчас. Бог знает, какие были причины. Но если
оценивать эту ситуацию с точки зрения священнического призвания, то она ненормальная. Потому что внешние тяготы не могут быть оправданием к тому, чтобы оставить свое служение. «Образ буди верным словом, житием, любовию, духом, верою…» — и так далее, слова Апостола Павла. Если быть образом верным, то это означает, что твой статус должен быть таким, чтобы ты являл этот образ. Не думаю, чтобы была образом верным семья священника, которая оставляет то место, где батюшка несет свое служение и просто, спасая себя, покидает это место.
Но еще раз хочу сказать: не могу быть судьей, не зная всех обстоятельств. Но это, конечно, огромный вызов всем, кто хочет стать священником. Никогда не надо связывать свою жизнь будущую священническую, и тем, кто стал уже священником, — исключительно с материальной обеспеченной и комфортной жизнью. Это абсолютно неправильный подход к избранию своего жизненного пути. Я отношусь к тому поколению, которые родились после войны сразу, которые застали тяжелейшие хрущевские гонения. И когда представители моего поколения принимали решения становиться священниками, то тогда не было никаких шансов связать свое будущее служение с материальным благополучием и со спокойствием. Потому что каждый, кто вставал на этот путь, подвергал себя некоему изгойству. Он становился человеком второго или даже десятого сорта в обществе. Его материальное благополучие не могло быть достаточным, потому что духовенство подвергалось особому налогообложению, и 51% зарплаты должны были отдавать государству — только потому что они священники. Об этом, может быть, мало кто знает, но это было так.
Я сам жил в семье священника, и мое детство прошло в нищете. И когда я принимал решение стать священником, я знал, что я не буду никогда богатым человеком и никогда не буду занимать никакого почетного положения в обществе. И то, что изменилась ситуация в стране, — это был приятный сюрприз. Но готовили мы себя для другого. И не я один такой был. Все мальчики, которые поступали к семинарию, они себя готовили к другому, вплоть до самого опасного и неприятного, что могло быть в любой момент в связи особенно с недавно пережитыми хрущевскими гонениями. Мы могли вновь погрузиться в эту атмосферу, в том числе и притеснений, которая имела место в 30-е годы, в 20-е годы или в конце 50-х — начале 60-х.
Поэтому глубоко убежден, что перед принятием священного сана каждый должен самому сказать: я буду счастлив. И в том случае, если у меня будет материальное благополучие, и в том случае, если я его буду лишен. Если я буду в мирных условиях или в военных условиях. Я буду счастлив не потому, что я буду занимать заметное положение в обществе, или не буду его занимать. А я буду счастлив потому, что я служу Господу. И это мое призвание. И дай Бог, чтобы именно так формировалось современное духовенство Русской Православной Церкви, под влиянием такого подхода к жизни, а не какого иного.
— Евгения Жуковская, главный редактор портала «Приходы». Ваше Святейшество, за минувшие пять лет в наших епархиях возникают настоящие мультимедийные центры с телестудиями, радиоканалами, различными разнопрофильными журналами и газетами. Вы уже затрагивали в своей речи тему ответственности православных журналистов. Скажите, Ваше Святейшество, что вы ждете от тех журналистов, которые работают внутри церковных структур — в синодальных учреждениях, епархиальных управлениях, духовных школах? Какова мера ответственности перед Церковью и перед Богом христиан, трудящихся в светских СМИ?
— Я уже вначале немножко говорил о церковных журналистах, не буду повторять, а вот в отношении тех, кто в светских СМИ трудится, это очень хороший и правильный вопрос. Сегодня ресурсами одной только церковной журналистики мы обойтись не можем. Эти ресурсы несоизмеримы с потребностями Церкви. И если проанализировать каков процент вклада в формирование религиозных взглядов нашего общества, даже в формировании осведомленности о жизни Церкви, церковных СМИ и нецерковных СМИ, то процент нецерковных СМИ намного перекроет процент СМИ церковных. Поэтому я с величайшим уважением отношусь к тем журналистам, которые работают в сфере светских СМИ, стараюсь по мере возможностей встречаться с этими журналистами, считаю, что их положительный вклад в то дело, которое совершает Церковь, трудно переоценить. Потому что они светским языком, с использованием светских категорий мышления и применительно к современной культуре тех, кто является их читателями или смотрит их передачи по телевизору, говорят о жизни Церкви.
Это не значит, что вся эта деятельность должна быть оценена самой высшей оценкой, часто она лишь только на удовлетворительном уровне осуществляется. Поэтому задача в Церкви и таких организаций, которые Владимир Романович Легойда возглавляет, заключается в том, чтобы помогать светским журналистам совершенствовать свое мастерство применительно к церковной деятельности. Очень важно, чтобы Церковь была открыта к тому, чтобы таких людей принимать, чтобы вместе с ними работать, чтобы они не только рационально воспринимали церковную жизнь, но и сердцем чувствовали Божью правду, общаясь с Церковью. Я бы хотел поблагодарить, пользуясь случаем, тех наших братьев и сестер, которые работают в светских СМИ, находят время и силы, чтобы освещать жизнь нашей Церкви. Благодарю!
— Российский православный университет, Николай Щепков. Ваше Святейшество, несколько лет назад в Калининграде рядом с советским памятником погибшим рыбакам, выполненном в стиле модерн, был установлен памятник святителю Николаю Мирликийскому, который выполнен, напротив, в стиле классической скульптуры. Два памятника из совершенно разных культурных парадигм родили невероятный мощный художественный ансамбль. Мой вопрос заключается в том, возможно ли, по Вашему мнению с помощью искусства преодолеть различие разных исторических эпох, найти какое-то примирение?. Например, изменить символику мавзолея, не убирая его совсем с Красной площади?
Короткий ответ будет: и да, и нет. Вы затронули тему, которая меня очень интересует. Я уже где-то об этом говорил, что для меня история искусства — чрезвычайно важный предмет. Без знания истории искусства тяжело понять, что с родом человеческим происходило. Искусство — это как окошечко, через которое мы подсматриваем в прошлые эпохи, через него можно очень многое понять. Боюсь слишком пространно отвечать на ваш вопрос, но кратко попытаюсь.
Если говорить об истории искусства, то западноевропейское искусство, в частности, постоянно возникало на стыке разных идейных парадигм. Возьмите романские базилики в Риме, это что такое? Это языческие храмы, но эти языческие храмы стали мощными монументами христианской цивилизации. IV века базилики Иоанна Латеранского в Риме — собственно говоря, это архитектурное произведение античного языческого мира. Если сказать о романском стиле в западной Европе — то же самое. Это как бы ренессанс старого римского катакомбного и языческого стиля, который приобрел христианское измерение. Творчество наполнилось христианским измерением, даже в скульптурных формах.
Ренессанс сорвался, конечно, опять в возрождение язычества, а барокко явило нам красоту боговоплощения. В западноевропейском понимании барокко — это красота воплощенного Спасителя, красота воскресения, от этого все эти формы, что нельзя сказать о рококо, что явилось уже декадансом. В лучшем проявлении всей этой истории мы видим сочетание факторов нерелигиозных с факторами религиозными, то есть, две как бы разных парадигмы — языческая и христианская. Даже самая парадигма эпохи Возрождения, с его центром на антропоцентризм, поклонение язычеству, с величайшими духовными прозрениями. Вот вам храм апостола Петра в Риме — это то же самое доказательство. Возьмите вы русский модерн, хотя это не только русское явление XIX и начала ХХ века, это же было абсолютно секулярное движение, абсолютно секулярный стиль. Что происходит в России, особенно в России? Модерн возобновляется. Возьмите вы храмы Марфо-Мариинской обители в Москве, возьмите Никольский морской собор в Кронштадте — формы-то все псевдовизантийские, а содержание-то все — русский модерн.
И идея, которая выросла из секулярного мышления, была воцерковлена при общении с христианской идеей. Ведь Санкт-Петербург — что уж там говорить-то — западно-европейский город! Мы же молимся в Петербургских соборах с не меньшим религиозным чувством, чем в московских храмах. Это пример того, как христианская идея не просто синтезирует с идеей нехристианской, как она может сосуществовать с этой идеей. Это, конечно, пример того, что может произойти и что я мог бы сформулировать, как «да» на ваш ответ. Но может быть и «нет».
Есть такие формы культуры, которые порождают абсолютно противоположные настроения у людей, которые невозможно связать вообще ни с каким религиозным чувством, которым вообще нельзя найти никакого применения. Я даже не хочу говорить о мавзолее, это особая тема, может быть, в следующий раз. Просто если даже говорить о современной культуре, нас иногда приучают к каким-то эпатажным формам современной культуры, показывают какую-то жуть, какой-то нонсенс, идиотизм, простите. Заставляют удивляться — какая-то кучка людей, которая вдруг начинает аплодировать и говорить: «Вы не понимаете, что это прекрасно?», — «Нет, я не понимаю!», — «Вы не посвященный человек».
Мне рассказывали такую историю, дело происходило в Чикаго на замечательном концерте симфонической музыки. Концерт закончился, и объявили, что сейчас будет представлена экспериментальная музыка. Начали играть какофонию. Что вы думаете? Все сидят, на лицах напряжение, сомкнутые брови, желание понять, что происходит, а понять невозможно! Но ведь и сказать, что «Король-то голый!», все боятся, а вдруг я самый глупый? В таком зале, при такой поддержке, на весь огромный зал нашелся один человек, который встал и демонстративно вышел, а все остальные захлопали после окончания этого произведения.
Когда нас приучают к мерзости и глупости под видом искусства — никакого примирения быть не может. Нельзя отдавать свою душу в плен дьяволу. Искусство — это в первую очередь явление прекрасного, явление гармонии. Если в искусстве не раскрывается закон гармонии, а именно этот закон лежит в основе всего мироздания, значит, это не искусство, значит, что это псевдоискусство, антиискусство. Значит, цель этого искусства — не возвышать человеческую личность, а разрушать ее, значит, вы просто имеете дело с дьяволом, и с ним не может быть никаких компромиссов.